Смотрели «Витьку Чеснока», «Быка», а теперь — «Печень»
Смотрели «Витьку Чеснока», «Быка», а теперь — «Печень»
Клип Chonyatsky — Зима (feat. Слава КПСС)
Клип Chonyatsky — Зима (feat. Слава КПСС)
Новый релиз Dvanov: поля и магазины
Новый релиз Dvanov: поля и магазины
Новый, и, возможно, последний альбом Славы КПСС
Новый, и, возможно, последний альбом Славы КПСС
Страдающее средневековье pyrokinesis
Страдающее средневековье pyrokinesis
Постсоветская осень в клипе Dvanov
Постсоветская осень в клипе Dvanov
сlipping. выпустили новый альбом
сlipping. выпустили новый альбом
Новые серии сериала «Эйфория» выйдут уже в этом году
Новые серии сериала «Эйфория» выйдут уже в этом году
Новости русской хонтологии: Тальник — «Снипс»
Новости русской хонтологии: Тальник — «Снипс»
«Зашел, вышел»: метафизика денег от «Кровостока»
«Зашел, вышел»: метафизика денег от «Кровостока»
«Дискотека»: группа «Молчат дома» выпустила новое видео
«Дискотека»: группа «Молчат дома» выпустила новое видео
«На ножах» выпустили полноформатный альбом
«На ножах» выпустили полноформатный альбом
Короткий метр «Саша, вспомни»
Короткий метр «Саша, вспомни»
Дайте танк (!) выпустили «Человеко-часы»
Дайте танк (!) выпустили «Человеко-часы»
«Никогда-нибудь» — Место, где кончилось насилие
«Никогда-нибудь» — Место, где кончилось насилие
23.05.2016 · Фикшн
Рассказ «Светлая полоса»
Рассказ «Светлая полоса»
Рассказ «Светлая полоса»
Рассказ «Светлая полоса»

Лиля решила собрать вещи в последний момент, как я и думал. Уезжать через двадцать минут, а чемодан пустой, и она только теперь вышла из ванной, со странным блеском в глазах и повеселевшая.

Таксист прибыл раньше времени и уже успел позвонить. Я выглянул посмотреть на машину в окно и сразу увидел желтое пятно среди серой улицы, серого неба и серых домов. Эту серость еще окроплял серый снег, слабый и непрерывный. Было уже начало апреля, а серость все не заканчивалась, серость Москвы, казалось, была бесконечной, но скоро мы из нее вырвемся.

Лиля с детским невинным любопытством заглянула через мое плечо и бесшумно ушла в комнату. Лиля — мягкие черные волосы, поэтическая бледность, тонкие черты лица. Так и хочется ей пририсовать черную шляпку, черную вуаль, длинные шелковые перчатки и прочую вульгарную атрибутику, почему-то очень ей подходящую. Губы у нее тонкие и бескровные, но она покусывает их с такой страстью, что понимаешь сразу — нет и не может быть более соблазнительных губ.
Заметив мою нервозность, она обронила небрежным тоном: «Такси подождет». Эта самая обыкновенная фраза подействовала на меня моментально, как седативный укол, но всего на несколько секунд, а потом тревога, усилившись многократно, накатила опять, когда я увидел, как она медленно подошла к чемодану, провела пальчиком по кремовой шершавой поверхности и вдруг с яростью хлопнула крышкой, как будто из глубины чемодана ей прокричали оскорбительные слова.

Перед поездками я всегда слишком волнуюсь: думаю о том, что случится авария, или по соседству окажется отморозок, который отравит все путешествие. Или ребенок будет орать. И что там, где я окажусь, случится что-нибудь непредвиденное, чего я даже не мог бы вообразить, сидя здесь.

— Тебе нужна дорожка, — сказала Лиля, отвернувшись и приспустив халат с острых плеч. Она по-прежнему не торопилась. Оставалось десять минут.

— Мы же договорились.

— Ты слишком переживаешь. И я очень переживаю. Последняя маленькая дорожечка ждет тебя на стиралочке, — просюсюкав это с притворной нежностью, она добавила. — Не оставлять же.

Дорожка, узкая и тонкая, напомнившая о ее губах, ждала на круглом зеркальце, вместе со скрученной долларовой купюрой. Я достал из серванта бутылку виски, налил в хрустальный стакан. Слышались тихие и отчетливые удары колоколов в Воскресенском храме: пробило двенадцать часов. Нос зачесался, внутри обожгло — все из-за того, что у меня искривленная носовая перегородка. Голова слегка закружилась, и в глазах как будто прибавили яркости.

Выйдя из ванной, я увидел, как сверху стопки прочих пляжных вещей упала соломенная широкополая шляпа с красной лентой. Я даже не знал, что она есть у Лили.

— Ну вот видишь, так же гораздо лучше, — она поцеловала меня, смотря в сторону. Лиля вообще никогда не смотрит в глаза, и разговаривает так, что даже когда вы одни, нельзя с уверенностью сказать, что она разговаривает с тобой, а не с кем-то другим, невидимым. Лиля говорила со мной в этой странной манере почти всегда. И еще всегда скакала с одной на другую тему, начинала рассказывать одну историю, продолжала второй, заканчивала десятой, попутно еще и спутав все имена и названия. Это должно было раздражать, но почему-то не раздражало.

Раньше я был очень нетерпелив и незрел в вопросах любви, и считал, что мне нужна совершенная девушка. Лодыжки чуть толще, чем нужно, родинка там, где не нужна, или голос чересчур странный, низкий — и я моментально делался безразличным, но в Лиле было то, что заставляло со всем мириться, сразу и навсегда.

***

Самолет долго не шел на взлет из-за погодных условий, а когда набрал высоту, Лиля сунула руку в лифчик и достала пакет с кокаином, спокойно положив на откидной столик перед собой, как будто это были обычные успокоительные таблетки. Я в полсекунды пришел в себя, хотя до этого пребывал в весело-рассеянном состоянии.

— Ты чего творишь, сука? — прошептал я не своим голосом, чувствуя, что в голове все бурлит и закипает, как в мультиварке. Так можно и инсульт схватить. Она улыбнулась одними глазами, довольная моим выражением лица, которое наверняка представляло собой смесь страха и злобы.

— Лучше сядь так, чтобы меня не было видно. Подайся немного вперед.

— Вы пристегнулись? — к нам приблизилась стюардесса, остановившись у самого столика. Легкая дрожь пробежала по позвоночнику и стихла где-то вверху.

— О да, — ответила Лиля, изогнув спину и наглядно продемонстрировав застегнутый на ремень живот. Она сделала это так эротично, и их лица были так близко друг к другу, что я даже удивился, как это стюардесса не нагнулась, чтобы поцеловать Лилю. Почти в каждом движении Лили было что-то, что возбуждающе действовало и на мужчин, и женщин. В особенности когда она ела — это был как порнофильм, который включили посередине застолья. Даже самые наглые смущенно отводили глаза.

Стюардесса прошла дальше, а Лиля разжала кулачок, в котором успела упрятать пакетик.

— Выкинь немедленно, — сказал я. — В унитаз или куда угодно.

— Выкинуть пятнадцать косарей? Ты заболел, милый?

— Он же тебе бесплатно достался от бородатого гомика.

— Не называй его так.

— Спусти порошок в унитаз, я прошу тебя.

— Перестань говорить глупости, конечно, ничего я спускать не стану.

Я попытался схватить пакетик, но она предвидела это и успела снова сжать его в кулачке. Теперь вырвать его незаметно было почти невозможно. Но я все же попытался, и произошла короткая и почти бесшумная борьба, в результате которой она укусила меня за руку. Рядом с нами сидела женщина с двумя детьми. Раньше она время от времени на нас поглядывала, а теперь смотрела совершенно открыто, упрямо, не отводя хитрых глаз.

— Соберись, котик. Нам просто нужно вынюхать все до приземления. Это не так уж сложно.

— Я не буду, я же не сумасшедший.

— Тогда прикрой меня своим могучим плечом, дорогой. Видишь, как эта чокнутая таращится?

— А нельзя сделать это в туалете, а не у всех под носом? — зашептал я ей в самое ухо, а она чуть придвинулась, и я невольно коснулся губами ее лица.

— Там очень сильная качка, и все такое грязное, я не могу, — она захлопала глазами, опять дурачась.

Несколько раз глубоко вздохнув, я чуть успокоился. Я понял, что и мне бы не помешала одна маленькая хорошая дорожка, иначе можно вообще свихнуться. Дождавшись своей очереди, я прошел в туалет с тем, что оставалось. Дорожка получилась толстая и неопрятная, и она не доставила мне ни малейшей радости.

В самолете все спали, и Лиля, разгоряченная, страстная, порывалась сделать минет, мы ругались и целовались, а оставшуюся часть полета смотрели трехчасовой фильм про вампиров.

***

Солнечным ранним утром мы приземлились в аэропорту Саньи. Хотя всюду были пальмы, и южный воздух врывался через раскрытую дверь, и форма китайских пограничников была такой экзотической, светлой, — лица у них были такие же скучно-мрачные, как у обитателей худших российских присутственных учреждений.

Оказалось, нужно сфотографироваться и заполнить анкеты на маленьких желтых бумажках, чтобы получить визу. Ручек на всех не хватало. Мы ждали своей очереди, привалившись друг к другу. Нужно было бегать и суетиться, отвоевывая по отдельности ручку или хотя бы огрызок карандаша, анкету, русскоговорящего гида, чтоб перевел вопросы, и ко всему этому мы оказались не готовы.

Впереди был виден автобус с затемненными стеклами, в котором наверняка во всю мощь работал кондиционер, но до автобуса были рамки. Не факт, что нам суждено было их пройти. Я думал о том, какое нас может ждать наказание согласно китайским законам — смертная казнь или все же пожизненное заключение. Уверенности в том, что Лиля избавилась от всего порошка, не было, но и сил, чтобы переживать — тоже.

На багажной ленте никак не появлялся наш чемодан. Уже все получили свои, и лента вращалась впустую. Вся группа туристов ждала нас. Наконец, к нам приблизился гид и показал в сторону служебного помещения. За столом сидел пограничник с костлявым лицом и черными вздернутыми бровями. Двое других, полноватых и вполне добродушных на вид, стояли по бокам. Наш чемодан, распахнутый на столе, казался чужим и незнакомым. Может, удастся прикинуться, что мы его и не знаем?

Я посмотрел на Лилю — ее лицо ничего не выражало. В ответ на мой взгляд она небрежно потерла блестящий лоб сухой сложенной вчетверо салфеткой. К горлу подступил ком, и ноги сделались очень слабыми, слегка надломились, и показалось, что я сейчас просто обрушусь на пол, как мешок, под весом сломавшейся подпорки.

— Что случилось? — спросил я.

Пограничник, покопавшись среди вещей длинной неумелой рукой-ковшом, выудил наконец маленькую бутылочку. Это была жидкость для линз. Через пару минут мы получили наш чемодан обратно.

***

— Все китайцы дебилы. Они не читают книг, поэтому и не знают, что у людей бывают проблемы со зрением, — сказала Лиля, когда мы шли по салону автобуса, чтобы занять последние места в конце.

Вентилятор хлопал над головой, автобус плавно поворачивал на крутых поворотах, и тонкая полоса моря, бледно-бирюзовая, призрачная, то пропадала, то появлялась опять, и тянула к себе мучительно.

Лиля каким-то образом уже успела чуть загореть, и я одновременно думал о том, что ей не пойдет загар, и что люблю ее. Она разлепила губы, я поцеловал ее, и нам стало липко и сладко, как будто мы испачкались в растаявшем мороженом. Лиля тихо вздыхала, вздымалась бледная грудь, и, поцеловав ее в ухо, я убрал локон волос и сказал что-то ласковое. Я подумал, что это все еще правда — я очень сильно ее люблю. Положив голые ноги мне на колени и откинувшись головой на стекло, она смотрела на меня с интересом. Наши пальцы тесно переплелись, и она то сжимала, то разжимала их, как будто в такт бьющемуся сердцу.

Китайский гид с мультяшными утиными губами, не похожий на азиата ничем, кроме разреза глаз, сообщил нам, что он певец, и спел с раздражающим акцентом какую-то русскую песню, узнаваемую с первого слова – что-то вроде «Катюши», или «Клёна зеленого», я сразу забыл о ней. Лиля негромко подпевала ему и смеялась.

Я надеялся, что мы сможем сразу сходить в душ и уснуть на свежей постели, но до заселения было еще два часа, и пришлось идти обедать, оставив вещи у стойки регистрации.

Рядом с отелем было два кафе — в одном играло «Русское радио», и был борщ, стоивший шестьдесят юаней, то есть примерно триста рублей, а в соседнем кафе было тихо, и доносился шум волн, и можно было заказать огромную порцию, почти кастрюлю, лапши за двадцать юаней. Мы взяли ее, а еще темного местного пива. Лапша была вкусная, пиво холодное и тоже вкусное.

Мы спустились к воде, взявшись за руки. С каждым шагом нарастал трепет, детская ни с чем не сравнимая радость, и я жалел, что мы не догадались достать купальники. Пляж был пустым, море — прозрачным и мелким, и небо, тоже прозрачное, висело над головой.

Волны, аккуратно лизавшие стопы, неожиданно встрепенулись и окатили до пояса. Лиля, взглянув на меня своим любимым лукавым взглядом, вдруг бросилась в воду, широкими, размашистыми шагами пошла вперед. Когда вода поднялась ей до ребер, нырнула с головой, пенная голубоватая волна захватила ее, она пропала на пару секунд, вынырнула совершенно счастливая, во вспухших и налипших на тело вещах, смахнула со лба длинные волосы, похожие на черные плети. Она позвала к себе, но я остался на берегу. Мне хотелось нырнуть, но я подумал, что будет неприятно стоять и мерзнуть в мокрых вещах, и что я буду чувствовать себя глупо перед метрдотелем. Она снова нырнула, забыв обо мне, и мне оставалось ждать и растерянно улыбаться.

Отель был довольно ветхий, с плохо заретушированными старческими отметинами, сыпалась штукатурка, кондиционер работал только на самом сильном режиме, чайки над нашим балконом возились в гнезде.

Она лежала, запутавшись в простынях, голая, мокрая после душа, и от ее волос все еще пахло морем. Морем тянуло и с балкона, запахи их соединялись, и казалось, что Лиля тоже часть этой большой прозрачной воды, шевелящейся лениво и ласково. Но со мной она была холодна, она не повернулась ко мне и даже не пошевелилась, когда я обнял ее. Спустившись ниже, я уловил телесные запахи, и понял, что Лиля плохо помылась, только смочила тело.

Я вышел на балкон с уже согревшимся пивом и медленно пил его, усевшись на белый пластиковый стул, какие обычно стоят у лотков с шавермой. Никак не удавалось прийти в себя, голова была ватная, мысли текли медленно, с трудом просачиваясь через вату.

Когда стемнело, мы спустились поужинать. В меню того же кафе обнаружилась водка, стоившая дешевле пива. Это вселило в нас некоторый оптимизм, и мы взяли сто грамм на пробу, но с трудом одолели их. Водка была хуже бензина.

Мы молчали, глядя в окно. Было видно, как пузатые китайские дети, которые тоже молчали, молча прыгали в освещенный круглый бассейн.

Поднявшись в номер, занялись любовью, холодной, быстрой, бесчувственной. Холодными были простыни, холодной была она, и мелькнула мысль, что нужно было взять с собой и теплые вещи. По заправленному пододеяльнику полз крупный жук, но нас обоих это не очень заботило. Она по-прежнему не говорила со мной, и мне не хотелось настаивать.

***

Постепенно все вроде бы стало входить в норму. В Москве я с огромным трудом вставал в десять утра, чтобы успеть на работу, здесь же без будильника просыпался в восемь. Мы хорошо завтракали, и даже не пили пиво с утра, долго загорали и долго плавали, долго читали каждый свою книгу, и уходили, когда солнце припекало так, что уже нельзя было оставаться даже в тени. Туристов нашего возраста было мало, и мы не общались ни с кем, кроме разносчицы кокосов и официантов в столовой. Губы у Лили всегда становились очень белыми от кокосового молока.

Когда солнце закатывалось, по всему берегу зажигались голубые и розовые фонари. Местные готовили на мангалах морепродукты. Мы ходили туда каждый вечер — коктейли, кальмары и рыба с нежной бескостной плотью, и черные горы волн, и воздушные змеи. В один из вечеров, прогуливаясь по ночному пляжу, я потащил ее в редкие заросли. Сбросил с себя одежду и, постелив на холодный песок, положил на одежду Лилю. Всего за пару минут, состоявших из беспрерывных быстрых толчков, она исцарапала мне всю спину. Я кончил в песок. Мысль, что часть меня останется на этом красивом берегу навсегда, мне понравилась. Это гораздо лучше, чем бросать монетку в фонтан, чтобы вернуться. Не одеваясь, мы лежали на спинах. Облака висели так низко, что их можно было потрогать. Лицо само собой улыбалось, было так хорошо, было безумно хорошо, лучше и быть не может.

Казалось, что никаких помех нет между нами, помех, преследовавших нас в Москве на каждом шагу. Не было ничего, кроме нас и волн, бесконечно на нас накатывавших, были огромные пространства тишины, которые можно было заполнять и заполнять словами, но нам не хотелось их произносить. Наверное, все было идеально и так, но не покидало почти неощутимое беспокойство, которое я списывал на общую тревожность, всегда сопровождавшую меня, когда я был далеко от дома. Нам как будто мешало что-то вроде невидимой занавески, которую очень легко сдвинуть, но вот где ее край, понять не получалось.

В один из дней мы решили взять велосипеды и прокатиться до городской части. Она располагалась недалеко, машин было мало, медленно угасал один из самых нежарких дней, так что все обещало приятную прогулку. Но по глупости я не надел подходящей обуви, сев на велосипед в резиновых сланцах, и на первом же спуске, споткнувшись о бугорок, я полетел вниз, остановив полет голой ступней, сорвал кожу до мяса с пальцев и изодрал колени. Асфальт стал покрываться быстро стекавшей кровью, я смотрел на нее и чесал голову, думая, как поступить. Лиля достала из сумочки стограммовую бутылку местной отвратной водки (когда она успела купить?), и на виду у всех стала поливать рану. Со всех сторон набежала толпа китайцев, в изумлении уставившихся на нас. Я смотрел на их маленькие круглые головы — в основном это были пенсионеры. Никогда я не видел у китайцев таких больших глаз. Они что-то тараторили, а Лиля так и продолжала поливать мою ногу с разных сторон, не обращая на них внимания. Выбежал метрдотель, схватил оба велосипеда и сказал, что больше нам их никогда не выдаст. Он говорил это не зло, а виновато улыбаясь.

Мы пошли в городскую часть пешком. Дул слабый и теплый ветер, и я думал о том, как бы приятно он обдувал лицо, если бы мы скатывались на велосипедах. Спуск был не слишком крутым, так что можно было бы не крутить педали, но и не притормаживать слишком часто. Кончился пустынный участок, и начались рыночные ряды с еще живыми рыбами в морской воде, сырыми морскими гадами, нанизанными на палочки, с жемчугом и халатами. Лиля с любопытством глядела на это все и, задерживаясь у прилавков, торговалась. Мухи садились на мои раны, и я занят был большей частью тем, что отгонял их.

Стемнело резко, как лампу выключили, и, пройдя еще немного, мы сели поужинать в открытом кафе. В то время как я ел что-то маслянистое и трудноопределимое, к нам подошел мальчик с букетами. Поначалу он вел себя деликатно, но, когда я отмахнулся от него, стал нагло толкать в спину, хватать за руку и стучать по голове. Я просто не понимал, что делать.

— Купи, купи, — настаивал он на чистом русском. Я не покупал. Лиля смотрела на нас с печалью.

— Пошел отсюда, мальчик, — говорил я ему. Хотелось, не вставая, пнуть этого маленького мерзавца ногой в живот — клянусь, я бы так и поступил, если бы не боялся общественного порицания. Наконец, его выпроводил официант.

— Мог бы купить букет, — не глядя на меня, равнодушно проговорила Лиля.

— Это дело принципа, — ответил я, потянувшись за счетом. Уши мои пылали.

Обратно мы решили идти не вдоль берега, а через жилой массив, представлявший из себя одиноко торчащие высотки, казавшиеся заброшенными. Вокруг было очень темно, но чувства опасности не было.

— Китайчата такие смешные и милые, ты видел, какие у них большие глаза? — спросила Лиля.

— Очень милые, да.

— Нет, правда. Я бы даже усыновила себе одного. Ну, или украла.

Хотелось сказать ей что-нибудь грубое, но я удержался. Было немного обидно из-за того, что она не интересовалась моей ногой. Пусть она и совсем не беспокоила.

Ощущалась близость воды, хотя мы шли в противоположную от моря сторону. На обочине я заметил подсвеченную вывеску на трех языках, китайском, английском и русском. Подозреваю, что на всех языках она гласила одно и то же — «Мост в аварийном состоянии. Проход запрещен». Метров через пятьдесят — еще одна, а потом еще, а когда кончилась асфальтированная дорога, и тропа пошла резко вниз, через высокие кусты, которые я окрестил для себя бамбуком, стал виден и сам мост, перекинутый через широкое озеро. Такие древние мосты обычно показывают в голливудских фильмах про джунгли, и главные герои с трудом преодолевают их, а второстепенные погибают при обрушении.

— Наверное, где-нибудь здесь есть обход.

— Никакого обхода нет, — сказала Лиля. Она еще не встала на доски, но те уже начинали поскрипывать. — Понятно же, что тут только одна дорога. Либо так, либо придется возвращаться к берегу и пилить потом часа два или даже дольше.

— Ты что, не видела тех табличек?

— Не обращай внимания. Сразу видно, что здесь все время ходят.

— Да с чего ты взяла? По нему уже при Мао никто не ходил, наверное.

— Увидимся на том берегу, — Лиля вскочила на мост и пошла своей обыкновенной прогулочной походкой, едва касаясь пальцами поручней.

— Тебе хорошо, ты же легкая, — крикнул я вслед. Я надеялся, что она меня не услышит.
Спина ее стремительно удалялась, от волнения перед глазами все поплыло, я понимал, что нужно идти за ней, но мост казался уж больно непрочным. До воды было метров двадцать, никак не меньше, она плескалась где-то далеко внизу, и, судя по всему, озеро было мелким. Я все-таки сделал шаг, и доска издала такой отчаянный скрип, что я тут же убрал ногу. Лиля тем временем уже перевалила за середину. Мост хрустел и качался под ней.

— Жди меня там! — крикнул я и быстрым шагом пошел сквозь заросли. Твердые костяные стебли били по плечам и по голове. Я чувствовал себя еще хуже, чем в забегаловке с тем нахальным китайским мальчиком. Но все же я понимал, что поступаю рационально, что Лиля здесь неправа. Это была бы слишком глупая смерть. Я уже видел начало заметки в одной из литературных газет: «малоизвестный писатель погиб на курорте, решив срезать путь до отеля». Великие люди не умирают таким образом. Так умирают только обладатели премии Дарвина. А мне нужно написать, по меньшей мере, еще три книги. Нет, как минимум пять или даже шесть, чтобы хватило хотя бы на миниатюрное собрание сочинений.
Обходной путь был очень долгим. Вдалеке мягко светили огни, я видел красноватый бок нашего отеля, а в кустах раздавалось загадочное шуршание. Это сочетание тревожности и уюта мне нравилось. Намного приятнее было бы идти по этой тропе с Лилей. И почему ей обязательно нужно ввязываться в приключения?

Я подумал о том, что когда мы только стали встречаться с ней, окажись мы перед таким мостом, я сразу прыгнул бы на него, чтобы произвести впечатление. И, конечно, прошел бы его до конца. Студентом я хвастался перед одногруппницей, что смогу перебежать МКАД. И в итоге перебежал. Машины сигналили, проносясь совсем рядом. Удивительно, что меня не сбили. Наверное, такое бывает у всех — сначала геройствуешь, потом успокаиваешься. Да и зачем искать драмы на ровном месте, ведь жизнь итак состоит из драм.

— Я прав, а она неправа, — сказал я вслух для верности.

Обходить пришлось дольше, чем я предполагал и, наконец, удалось выйти на трассу. На узкой обочине висел щит: «Осторожно! Опасная зона». Похоже, безопасных путей здесь все равно не было.
Я перешел на бег. Вокруг была такая тишина, что мой топот звучал на всю улицу. Нырнув опять в заросли, я вышел на противоположную сторону моста, но Лили, конечно, не было. В номере — тоже никого, но ключ все равно был только один, и у меня в кармане. Начиная всерьез волноваться, я спустился к метрдотелю, отнявшему у нас велосипеды. Он косился на мою ногу. Свежая корка разорвалась, и кровь опять текла по ноге, капая на пол. Мне сделалось неудобно, я переставил ногу с ковра на голую плитку.

— Did you see… my girl? Short… with dark hair? — спросил я, но, кажется, метрдотель понимал английский еще меньше русского.

— Нет, нет, нет, — замахал он руками и, вытаращив глаза, уставился куда-то в сторону моря, как будто увидел привидение. Я проводил его взгляд. На улице было пусто.

Задыхаясь, я побежал опять к мосту, по дороге снова грохнувшись на асфальт, на этот раз разодрав ладони. Навстречу ехал велорикша, сверкая длинными худыми ногами.

— Dark-haired girl! Short! Haven’t see? — Прокричал я ему. Он остановился и захлопал глазами.
Я включил в телефоне фонарь и стал светить на ступеньки. Сердце замерло, ступени скрипели, хотя никто по ним не ступал, где-то вдали хихикали.

— Лиля! — заорал я, вглядываюсь во тьму. Я встал на мост и, двигаясь потихоньку вперед, продолжал светить. Мост трясся подо мной, как организм, живой и слабый.

В многоэтажке, казавшейся вымершей, вспыхнул свет. Даже пес где-то залаял, хотя я не видел здесь ни одного пса. Вдруг одна из досок хрустнула, и нога на полметра ушла под мост. Вся конструкция пошла ходуном, и телефон плюхнулся в воду.

Я опять закричал. Сзади тоже заголосили — опять кучка китайских зевак. Помогать они не торопились. Весь в крови и грязи я прошел мимо них, по пути проломив еще ступеньку.

Все это время Лиля сидела в баре одна. Она пила ужасную местную водку, ничем не закусывая. Дольки лимона лежали нетронутыми перед ней. Китайский бармен испуганно посматривал на нее, забившись в угол. Лиля курила, сидя под наклейкой с перечеркнутой сигаретой. Я молча сел возле нее и заказал пива. Приятно пить прохладное пиво, когда все лицо в грязи и поту.

— У тебя опять кровь повсюду, — сказала она. По телевизору показывали местное шоу наподобие «Voice». Оно ничем не отличалось от нашего или британского, только участники почему-то все время смеялись.

— Да, — сказал я, подвигая к себе кружку. Всё-таки загар был ей
очень к лицу.

Я взял ее за руку, и она слабо пошевелила пальцами в моей руке, не вырываясь, но и не подаваясь навстречу. Мы делали вид, будто смотрим это китайское шоу, чтобы снова не разговаривать. У меня возникло ясное чувство случившейся катастрофы — она все время была передо мной, только я упорно не хотел обращать на нее внимания. Будь я внимательней, мог бы точно понять, когда случилось это необратимое, страшное — ясно, что где-то в дороге, после того, как мы сели в такси и до того, как она, не раздевшись, нырнула в воду. Или, возможно, как раз в тот самый момент, когда она так странно посмотрела на меня, ждущего на берегу, из моря.

Скоро должно было рассветать, и на улице впервые стало холодновато. Мы поднялись в номер, я толкнул ее на кровать и навалился, торопливо расстегивая штаны, хотя ни мне, ни ей ничего не хотелось. Она не шевелилась, глядела в сторону, в то время как я качал изо всех сил. На глазах у меня выступили слезы, я качал все сильней и сильней, распаляясь, кровать заскрипела, и мне захотелось ее сломать, но из этого ничего не вышло. Она лежала, не издавая звуков, но когда я кончил в нее, мягко прижала к себе и прошептала в ухо: «Я…», — потом, словно испугавшись такого решительного местоимения, добавила едва слышно — «просто…», — и замолчала, не договорив.

***

Перед отлетом мы искупались. Вода была мягкой и очень прозрачной. Солнце сияло так сильно, как ни в один из предыдущих дней. Я купался недолго, потому что мелкие рыбки, возможно, пираньи, кусали меня, привлеченные кровью.

— Вытряхни воду из ушей, — сказала Лиля так, как будто это было идиоматическое выражение, вроде «сними розовые очки». — А то когда будем взлетать, перепонки лопнут. Тогда на тебе живого места не останется вообще ни одного.

Я улыбнулся. Казалось, живых мест на мне и так давно не осталось.

Мы молча собрались, молча слушали гида, который был обижен на нас из-за того, что мы не съездили ни на одну экскурсию.

Полет предстоял долгий, с пересадкой в Шанхае. От одного до другого рейса не меньше 6 часов. Нахождение в воздухе было для меня ненавистно, я не мог ни спать, ни читать, поэтому когда Лиля сказала, что идет в аптеку, я попросил ее взять снотворного. Она сказала, что уже взяла, а теперь выяснилось, что никакого снотворного не было. Она мне соврала, легко и без всякой на то причины. Меня, конечно, это слегка вывело из себя, и я наговорил ей обидных слов, пока мы поднимались по трапу. В самом деле, почему она решает за меня все: перевозить ли наркотики через границу, умирать ли глупейшей смертью на подвесном мосту, спать или бодрствовать в самолете. Почему-то последнее в этом ряду особенно раздражало.

Весь полет до Шанхая я смотрел сериал «Mad man» с китайскими субтитрами, а потом мы просто бродили в огромном аэропорту, поели и поменяли немного денег. Лиля выглядела усталой, глаза и губы были слипшимися, волосы отливали коричневым, локоны падали на лицо и свисали, и она не поправляла их. Вид у нее был по-настоящему жалкий, совсем неприкаянный, лицо стало напоминать собачью мордочку.

Я изучал это лицо, в котором вроде бы помнил наизусть все, до самой мелкой черты, но теперь не узнавал его. Из глаз пропало темное сияние, воронкой затягивавшее в себя — теперь это были обыкновенные глаза, болотно-карие. Она не кусала губ, которые совсем побелели и будто сошли с лица, истерлись. Любимая нежная белая шея приобрела пергаментный цвет. Передо мной была просто слегка раздраженная женщина, которой хочется спать. И она глядела на меня без всякой симпатии.

А потом она начала громко плакать. Просто сидела и плакала рядом со мной, как будто нет еще ста человек рядом. Пухлая пожилая китаянка дала ей платок и начала о чем-то тихонько спрашивать, Лиля только мотала головой. Она сходила в туалет и умылась. Я подумал, что все-таки нужно ее утешить, но какая-то злая тупость владела мной, и я сидел весь полет, как вкопанный, с окаменевшим от ненависти выражением.

Пока ждали багажа, Лиля опять разревелась. Слезы, сопли, все это было гадко. Глаза у нее стали очень красными, все в прожилках, даже не верилось, что столько влаги можно выжать из них. Нас встретил тот же таксист, что и отвозил: «Вот это встреча», — обрадовался он, а мы ничего не ответили. Я посмотрел на него уныло, и он понимающе улыбнулся мне. Страшно представить, сколько пар расстается на отдыхе. Сколько расставшихся пар он забирал. Наверняка случались и бурные сцены. Такого водилу ничем не проймешь, даже если бы я достал пистолет и раскроил ей череп.

Когда я подумал об этом, Лиля положила голову мне на плечо. При езде ее маленькая уставшая голова покачивалась беспомощно и легко, как пластиковая игрушка.

Она уснула, а следом за ней и я. Когда нас разбудил водитель, я понял, что он наверняка нас еще погонял по кругу, чтоб накрутить счетчик.

Мы с трудом доползли до кровати, не расстелив ее и не раздевшись. В переплетении тряпок и простыней я нащупал влажное и горячее, в этом сопящем, полуживом существе, обнял и поцеловал несколько раз, нежно, она ответила мне с такой же слабой нежностью, не просыпаясь.

— Прости. Я очень тебя люблю, — все так же, не просыпаясь, шепнула она.

И я обнял ее изо всех сил, так, что ей стало больно. И сказал ей: «Хорошо, что мы дома».

Читайте также:
Непокой, или Кучерявый траур Тикая Агапова
Непокой, или Кучерявый траур Тикая Агапова
Эстетика молодости. Истерика молодости
Эстетика молодости. Истерика молодости
Рассказ «На старой вилле»
Рассказ «На старой вилле»